Ровно четыре года назад сотрудники ФСБ ворвались в дом к крымскотатарскому правозащитнику Эмиру-Усеину Куку, провели у него обыск, заковали его в наручники и увезли в изолятор. В ноябре 2019 года он был приговорён к 12 годам колонии строгого режима по обвинению в участии в запрещённом в России движении «Хизб ут-Тахрир». Вместе с ним к многолетнему заключению были приговорены ещё пять крымчан. В годовщину ареста Эмира-Усеина его супруга Мерьем написала это открытое письмо.
11 февраля 2016 года стало днём, который как будто катапультировал всех нас в другую вселенную, полностью изменил жизнь в нашей семье. Это был страшный холодный день, с самого раннего тёмного утра, с самого начала, когда сотрудники ФСБ начали выламывать нам двери, когда они заковывали Эмира в наручники, когда они клали его на пол, когда они вламывались с автоматами в комнату, где спали дети, было очень холодно и промозгло.
Поломанная дверь билась о стену, она никак не закрывалась, холод, грязь, посторонние страшные люди, которые перевернули вверх дном весь дом.
Эмир весь день провёл в наручниках. В наручниках он разбирал для обыска диван — я спросила его: «Зачем ты делаешь это сам, это же очень больно». Он ответил мне: «Если ты хочешь, чтобы диван остался целым, лучше я сделаю это сам». Обыскивавшие даже посмеялись.
У нас небольшая пасека, широкие домики для пчел, накрытые металлической крышкой, достаточно тяжёлые, он в наручниках открывал каждый ящик, чтобы его можно было осмотреть изнутри. Из одного улья несмотря на холод вылетела пчелиная семья, потому что её потревожили.
Всё происходящее было абсурдом. Сейчас я воспринимаю это даже с юмором.
В тот день мне сказали: «Вечером вы офонареете». Я попросила объяснить, что это значит. Мне ответили: «Сами поймёте». И увезли его. С тех пор прошло четыре года.
Когда его арестовали и потом, на протяжении всех этих четырёх лет, когда меня и детей встречали на улице — наши соседи, коллеги Эмира, не только крымские татары, — все с недоумением спрашивали, как так произошло. Тогда, несколько лет назад, в Крыму все ожидали подъёма, расцвета, но вот у них на глазах добропорядочного семьянина по абсурдному делу сажают в тюрьму. Ему по-прежнему все передают слова поддержки, для него это счастье, что никто из коллег и соседей не верит в эту ложь.
Когда начались преследования, многие крымские татары сплотились — морально, словом, делом — вокруг тех, кто оказался в такой же беде, что и я. Это знакомо, к сожалению, нашему народу
Когда начались преследования, многие крымские татары сплотились — морально, словом, делом — вокруг тех, кто оказался в такой же беде, что и я. Это знакомо, к сожалению, нашему народу. Этот путь уже был пройден прежними поколениями, нашими дедушками, родителями Эмира — они поздние дети, его отцу было 12, а матери — четыре, когда их депортировали. Такая боль связывает абсолютно. В 1944 году нас оклеветали как предателей, всех — детей, матерей, стариков, — пока мужчины были на фронте. Сейчас опять поднялась волна лжи, и сейчас все прекрасно понимают, что эта несправеливолсть касается всего нашего народа. Нам, внукам и детям сосланных, это близко и знакомо.
Но в школе, где учатся наши дети, как и в основном в Ялте, татар немного — большинство детей русские, их родители очень приветствовали Крымскую весну. Учительница, которая вела старшего сына Бекира и к которой потом я отдала младшую дочь Сафие, тоже.
Для неё произошедшее с нами стало большим разладом — она ведь знала нас как родителей, видела нашу семью. Уже после того, как всё случилось, я увидела однажды, как она обнимает и целует в макушку наших детей. Когда к Бекиру после школы в марте 2016 года подошёл сотрудник ФСБ, мы с адвокатом решили привлечь того, кто посмел прийти к детям в школу, но вместо этого инспектор по делам несовершеннолетних взялся за нас, потребовал справки из школы. Наша учительница с очень большим пониманием отнеслась к ситуации — и на нас, и на детей она написала такие характеристики, что у меня слёзы навернулись, когда я это читала. «А я ничего не написала того, чего нет, описала вас такими, какие вы есть», — сказала она мне потом.
Дети, конечно же, потеряли детство — 11 февраля 2016 года всё происходило на их глазах. Они были свидетелями и первого обыска, и судов — только на первый суд мы их не пустили, потому что ждали, что всё образуется и что Эмир вернётся домой. Дети ездили на каждое свидание, они даже не задавали вопросов, когда папа вернется.
В январе этого года мы поехали на свидание с Эмиром в Новочеркасск. Эмир не видел их год — до этого наши свидания были даже весёлые, мы могли посмеяться, перебирали домашние дела. А тут свидание вышло совершенно другое, он был в шоке, как изменились и выросли дети, он с них глаз не сводил. Я едва сдерживала слезы. Я надеялась, что он к этому уже привык, но нет.
Эмир всегда был активным человеком. Он успевал и работать, и домом заниматься, и пчёлами, и детьми. Я вообще не помню, чтобы за десять лет, что мы прожили вместе, мой муж прилёг отдыхать. Он помогал всем и во всём, чего бы это ни касалоось — убираться на кладбище, возле мечети, на субботниках, он всегда будто бы ждал, что его позовут помогать. Его знали все в большой Ялте.
После первого обыска 20 апреля 2015 года Эмира очень хорошо поколотили. Я говорила ему: «Тебе, может быть, стоит уехать». Он посмотрел на меня так удивлённо, словно спрашивая, как я могу уехать, я разве совершил что-то плохое
После первого обыска 20 апреля 2015 года Эмира очень хорошо поколотили. Я говорила ему: «Тебе, может быть, стоит уехать». Он посмотрел на меня так удивлённо, словно спрашивая, как я могу уехать, я разве совершил что-то плохое, разве я в чём-то виноват. Он был уверен, что за ним ничего предосудительного нет. Он понимал, конечно, что может произойти что-то нехорошее, но не до такой степени — нам, обычным, простым людям, сложно было представить, каких масштабов могут быть нарушения прав человека, с какой лёгкостью можно навесить ярлык «террорист».
Но как бы ни пытались навесить этот ярлык, он никогда не приживётся. На примере своего мужа я могу говорить обо всех арестованных по их общему делу, за эти годы мы породнились с их семьями, нас объединила эта новая реальность, когда наших братьев, мужей и отцов арестовали. Всё это семьи наподобие нашей, где отец, глава семьи — порядочный, активный человек, который поплатился свободой за свои убеждения. Каждый мог проверить это. Любой человек с улицы в Ростове-на-Дону, где шёл суд, мог зайти на открытое судебное заседание, посидеть пятнадцать минут и всё понять — что это за люди и за что их судят.
К сожалению, сейчас несправедливость творится не только в Крыму, посмотрите ленту фейсбука — она пестрит новостями о судебных заседаниях и арестах. Москва, Башкирия, Татарстан. Сколько только в Москве было разбирательств — и по митингам, и по экстремизму. Всё это, к сожалению, схоже с нашим делом — когда человека лишают права на свободное высказывание. Как говорил Эмир, ему и его товарищам предъявили обвинения в мыслепреступлении. Это касается всех этих дел — люди не совершили ничего плохого, никого не обидели даже словом. Но мысли — уже преступление.
Я бы хотела сказать всем, кто меня прочитает, чтобы они не молчали, видя несправедливость по отношению к другому человеку, ведь эта же несправедливость может коснуться кого угодно.
Я бы хотела сказать всем, кто меня прочитает, чтобы они не молчали, видя несправедливость по отношению к другому человеку, ведь эта же несправедливость может коснуться кого угодно.
Очень хочется, чтобы в этой стране жизнь человеческая и человеческая свобода были ценнее. У всякого человека должна быть возможность быть свободным, возможность без всякого опасения пользоваться своей свободой. Я говорю о муже, но я знаю его как человека, от которого никогда не исходило никакого зла, но который всегда был свободным. Вся его деятельность, все его желания были о свободе — жить на своей земле, на земле своих предков, жить со своей семьей и жить так, как он считает нужным, жить по своей религии, по своей культуре. И солидарность всех вокруг с ним и нами — это оценка его образа жизни.
Мы получаем десятки писем солидарности. Когда я была в Киеве, я зашла в офис Amnesty International поблагодарить всю команду за эти письма и открытки — это было просто что-то такое волшебное, это была нереальная сила и поддержка со стороны абсолютно незакомых людей, которые пишут такие добрые слова. Дети удивляются: «Почему нас так любят, почему?» Эмиру тоже приходили большие бандероли писем — сначала ему их не давали, но когда его этапировали в СИЗО, выдали сразу же огромную пачку. На каждом свидении он даёт отчёт — кто написал и откуда, не только из Украины и России, но и из других стран. Это тепло и свет в мрак тюрем.
Amnesty International считает Эмира-Усеина Куку и других обвиняемых по этому делу узниками совести, которые должны быть немедленно освобождены. Мы призываем своих сторонников написать генеральному прокурору России Юрию Чайке и потребовать от него принятия всех необходимых мер, чтобы добиться снятия сфабрикованных обвинений против Эмира-Усеина Куку и других обвиняемых и немедленного и безоговорочного их освобождения.
Напишите обращение к властям с требованием освободить Эмира-Усеина Куку: