«Солидарность – наш общий путь к свободе»: Соавторка книги о домашнем насилии Ольга Размахова о женском движении в России, его союзниках и его языке

Российское государство не защищает переживших домашнее насилие и не замечает их. Полиция отказывается даже разрабатывать протоколы, которые помогли бы пережившим домашнее насилие, ссылаясь на то, что их применять рекомендует Стамбульская конвенция, в которой якобы содержится «пропаганда свободной гендерной ориентации». В парламенте уже долгие годы лежат законопроекты, призванные бороться с этим общественным злом, но вместо этого Госдума декриминализовывает некоторые виды домашнего насилия. И тем не менее, борьба против домашнего насилия выходит на новый уровень. Только что вышла большая книга «Так будет не всегда», которая обобщает современное знание о том, что такое домашнее насилие, как с ним бороться и чем помочь пострадавшим. Она уже доступна в электронном виде. Amnesty International побеседовала о ней с одной из её авторок, психотерапевткой и соосновательницей движения «Психологи за права человека» Ольгой Размаховой.

– Что из себя представляет эта книга, как она родилась и кто помогал вам её создать?

– Мы создали её вместе с психологом и гендерным исследователем Анной Край, но для меня это уже вторая книга, первая – «Социальная тревога и фобия». И та, и другая книги вышли благодаря краудфандингу, мы собирали деньги на её издание. Уже в первой книге давался контекст того, как политическая ситуация в стране, стигматизация, угнетение, насилие могут влиять на рост социальной тревоги. После её издания родилась идея создать второй проект – посвящённый уже исключительно домашнему насилию.

Это был естественный процесс, так как и я, и Анна – феминистки. Я лично долго занималась организацией феминистских митингов в Санкт-Петербурге, в том числе против домашнего насилия. Эта тема мне очень близка.

Мне как психотерапевтке проще всего это было сделать через призму моей профессиональной идентичности. Мы с Анной решили, что так как на русском языке ещё не было ни одной книги про домашнее насилие, то можно было бы создать книгу, в которой шла бы речь о всей совокупности психологического опыта, о том, как поддержать себя, как распознать насилие, что такое вообще партнёрское, домашнее насилие, какие бывают его формы, какие есть инструменты по противодействию ему. Мы хотели ответить на вопрос, что делать, если человек оказался в ситуации домашнего насилия, что делать, если кто-то из близких друзей оказался в такой ситуации. Мы дали ссылки на то, куда в России можно обратиться и где можно найти информацию.

В эту же книгу мы интегрировали активистский опыт, нам важно было обозначить, что жертвы домашнего насилия не одни, что существует огромное движение феминисток и профеминистов, которые ежедневно осуществляют какие-то проекты и ведут борьбу за то, чтобы домашнего насилия не было.

В эту же книгу мы интегрировали активистский опыт, нам важно было обозначить, что жертвы домашнего насилия не одни, что существует огромное движение феминисток и профеминистов, которые ежедневно осуществляют какие-то проекты и ведут борьбу за то, чтобы домашнего насилия не было

Поэтому в нашей книге звучат голоса Нади Толоконниковой и Вари Михайловой, которые рассказывают про акционизм, Марго Лесовой, которая рассказывает про уличные акции и зачем нужен уличный активизм. Мы понимали, что аудитория, которая будет читать книгу, может абсолютно не понимать уличного активизма. Нам важно было сделать это более видимым и понятным.

Мы рассказываем про блогинг – Саша Митрошина, блогерка, написала о том, как через свои публичные социальные сети можно поднимать активисткую повестку, как бороться с домашним насилием. У нас появилась большая команда очень разных людей, от специалистов и специалисток психологического направления, до активистов и активисток, правозащитниц, юристов, которые рассказывали про то, какие проекты и практики существуют в рамках борьбы с домашним насилием.

– В самой книге вы неоднократно упоминаете о том, что борьба против домашнего насилия и феминистская повестка приобретают всё большее значение в последние годы. Если в Санкт-Петербурге ещё пару лет назад собирались одна-две сотни человек на акциях против домашнего насилия, то сейчас речь идёт уже о полутора тысячах человек. С чем вы связываете подъем активности вокруг проблематики домашнего насилия?

– Здесь есть одновременно несколько объяснений. С одной стороны, медиа и другие ресурсы все больше пишут про иностранную повестку, иностранные движения типа #MeToo, люди в принципе начинают представлять себе этот контекст. Если пять лет назад можно было вообще не понимать, что такое феминистская повестка, то сейчас каждый и каждая хотя бы понимают, про что это и как это движение выглядит на Западе.

Если пять лет назад можно было вообще не понимать, что такое феминистская повестка, то сейчас каждый и каждая хотя бы понимают, про что это и как это движение выглядит на Западе

Второй фактор состоит в том, что многие русскоязычные блогеры-миллионники с огромной аудиторией, та же Саша Митрошина, стали активно писать про феминизм. Они пишут не просто про повестку и ценности феминизма, но и обращаются к своим подписчикам с призывами выходить на улицу, участвовать в митингах. Раньше этого не было.

В Петербурге в прошлом году на митинг против домашнего насилия, который мы связали с делом сестёр Хачатурян, вышли, по моей оценке, 1,5 тысячи человек.

Надо сказать, что в России идут достаточно громкие дела, такие как дело сестёр Хачатурян, которые активно освещаются в СМИ. Для многих это стало возможностью открыть глаза и включиться в феминистскую повестку и повестку борьбы против домашнего насилия. Например, этим летом возникла инициатива «Церковь за сестёр» – это уникальная история, в которой приняли участие воцерковлённые женщины, которые приходили на пикеты и посещали заседания судов. Так что сейчас к этому движению подключаются совершенно разные люди.

Запрос на повышение видимости проблемы домашнего насилия и на борьбу с ним есть. Это объясняется общим ростом просвещённости, особенно среди молодых людей? Или это рост неудовлетворённости тем, что проблема не только не решается, а напротив, усугулбляется государством, которое декриминализировало такой состав преступления как домашнее насилие?

– Я очень надеюсь, что именно последнее сыграло свою роль. Если государство, в котором я живу, признаёт, что меня не нужно защищать от домашнего насилия, то это не оставит меня равнодушной абсолютно точно. Когда декриминализация произошла, люди, которые никогда не задумывались об этом, возможно, призадумались.

Если государство, в котором я живу, признаёт, что меня не нужно защищать от домашнего насилия, то это не оставит меня равнодушной абсолютно точно

Если же человек чувствует социальный дискомфорт по какой-то другой причине, например, его не устраивает повышение пенсионного возраста или как нарушаются его права как ЛГБТ-человека, то ему проще понять, что есть и другие проблемы, что в стране есть политзаключённые, что в полиции применяются пытки, что закон о домашнем насилии никак не могут принять, даже напротив, уходят от него ещё дальше в другую сторону.

Чем больше человек начинает политизироваться, тем больше у него шансов понять масштаб проблемы и включиться в борьбу с домашним насилием. Она же касатеся не только женщин, это общая проблема, которую надо ещё осмыслить в полной мере.

Вы говорите, что вовлечённость в борьбу против домашнего насилия у многих объясняется чувством ущемлённости в своих политических или социальных правах. А вы чувствуете, что феминисткое движение является частью общего правозащитного и демократического движения?

– Это правильный тезис. Я лично считаю себя феминисткой, которая в принципе является и гражданской, и политической активисткой, которой важно участвовать в очень разных процессах. Я осознаю пересечение нарушений моих прав по разным вопросам в современной политике России. Но я осознаю, что многие в феминистском движении имеют иное мнение, что есть женщины, которые причисляют себя только к женскому правозащитному движению и ни к какому другому. Важно, что чем больше мы осознаём, что одни и те же политические процессы влияют на то, что наши жизни становятся или не становятся лучше, тем больше мы становимся внимательнее и чувствительнее к проблемам других людей. Лично я убеждена, что проявления солидарности являются сигналами того, что мы движемся в правильном направлении.

Нам нужно повторить ситуацию, когда в Великобритании в 1980-е ЛГБТ-люди выходили на улицы поддержать бастующих шахтёров. Когда у нас в России люди смогут выходить друг за друга, будучи при этом из совершенно разных движений, тогда мы будем двигаться в правильную сторону.

Нам нужно повторить ситуацию, когда в Великобритании в 1980-е ЛГБТ-люди выходили на улицы поддержать бастующих шахтёров

Пока это не совсем так.

В вашей книге одна из авторок рассказывает об опыте уличного активизма, указывая, что важно показать, что уличные акции – это не удел эксцентриков, что каждый и каждая могут принять участие в такой акции и тем самым повысить осведомлённость людей о том, что существует проблема домашнего насилия. Расскажите о своём активистском опыте, с чего вы начинали?

Для нас было очень важно включить в книгу очень разные голоса, и тех, кто организовывает уличные акции, и тех, у кого кандидатская степень по психологии. Но да, мы также хотели показать, что нормально стоять в одном ряду с протестующими, чтобы стигматизация уличных акций уходила. В сознании многих, действительно, на уличные акции ходят только радикалы, которые делают что-то такое, что на самом деле ни на что не влияет.

Я выхожу на улицы, наверное, последние шесть лет. Мы занимались организацией феминистских митингов на 8 марта в Петербурге, когда я жила там. У нас большая команда, с недавних времён она называется «Восьмая инициативная группа». Там и начался мой феминистский уличный активизм.

В Петербурге власти достаточно рано забрали «гайд-парк» у протестующих и перенесли его на край города, как это часто бывает в России. Нам для акций отводили маленькие скверики, где обычно гуляют мамы с колясками, там не уместилось бы даже человек сто. Нам предлагали вариант – оставаться в таком дворе в центре города или уезжать куда-то в лес на окраину. В ответ на этом мы стали делать своеобразные перформансы. Мы решили, что 8 марта должен быть не только митинг, но и праздник. И после митинга, на котором мы выдвигали жёсткие политические требования, а наши спикерки говорили с трибуны о своих правах, мы устраивали праздник на Невском – толпа женщин с аккордеоном и барабанами распевала частушки, которые мы переделали на феминистский лад. За нами при этом ехали автозаки. Это было ярко, наверное, это моё самое приятное воспоминание с уличной акции.

– В последние годы феминисткам стало сложнее проводить акции?

– У нашего государства вообще испортилось отношение к каким-либо уличным акциям. Многие феминистские инициативы в Москве стали соглашаться на предложения властей поехать в «гайд-парки» за пределами центра и проводить свои митинги там. Лично для меня эта стратегия не близка – мне важно, чтобы наши голоса звучали в центральных местах городов России. Мы имеем на это право, безусловно.

– Первое, на что вы обращаете внимание даже в предисловии к книге, это язык, в том числе феминитивы, вокруг которых последнее время ломается столько копий. Но не только это – речь идёт о специальных терминах вроде интимный терроризм или репродуктивное насилие. Язык настолько важен?

– Для меня особенности языка связаны с идентичностями, в первую очередь гендерными идентичностями людей. Я понимаю, что для многих терминология, например, в разделе о насилии в ЛГБТ-партнёрствах, может показаться сложной. Феминитивы, gender gaps для меня являются ценностью, потому что в своей работе я не хочу оставлять кого-то невидимым.

Феминитивы, gender gaps для меня являются ценностью, потому что в своей работе я не хочу оставлять кого-то невидимым

Те тексты, которые пишу я, включают в себя феминитивы и gender gaps, это то, как я в целом привыкла общаться и писать. Но нам очень не хотелось делать книгу, выстроенной по каким-то единым правилам. В её создании участвовали очень разные люди, у которых очень разный язык. Я хотела, чтобы мы этим в том числе показали разнообразие подходов – ведь все наши авторы, вне зависимости от того, какие термины они употребляют, абсолютно неравнодушны к уязвимым группам. Это тоже показывает, насколько разными могут быть специалисты и специалистки.

Конечно, используемые нами языки могут вызвать негатив и привести к каким-то столкновениям, так было, например, когда я выпускала первую книгу про социальную тревогу. Но для меня важно политически, чтобы в магазинах на полках лежали бы книга, в которой сознательно использовались бы феминитивы, в которых была бы глава про ЛГБТ.

– То есть ваша книга будет нести маркировку 18+ – ведь в ней есть целая глава, посвящённая насилию во взаимоотношениях однополых пар?

– Как раз нет! Она будет 16+ – за что большое спасибо редакторке книги. В ней нет ничего, что могло бы оправдать появление маркера 18+: у нас нет подробного описания насилия или использования мата, или описания сцен секса. Что же до так называемой «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений», то я хотела бы посмотреть на того человека, который будет говорить о книге про домашнее насилие, в которой есть глава про ЛГБТ-партнёрства, что это и есть такая пропаганда. Это будет просто глупо звучать.

Я хотела бы посмотреть на того человека, который будет говорить о книге про домашнее насилие, в которой есть глава про ЛГБТ-партнёрства, что это и есть пропаганда [«нетрадиционных сексуальных отношений»]

Книга фактически начинается с примеров того, что могут из себя представлять отношения с психологическим насилием внутри, а далее идёт речь о том, что такое сексуальное насилие и согласие на секс. Это же тоже новый язык. Только недавно Amnesty International выпустила новую политику в отношении сексуального насилия, в которой однозначно говорится, что секс без согласия это изнасилование. Вам показалось, что эти вопросы должны стать первыми в книге из-за того, что им в обществе не уделяется должного внимания?

Мы решили пойти таким путём, потому что нам показалось, что распознать физическое насилие можно с очевидностью – про это много пишут, да и в принципе понятно, что это такое. Поэтому мы не стали писать отдельный раздел, посвящённый физическому насилию. Что же касается психологического насилия, то нам было важно заговорить о нём, поскольку очень много людей находятся в абьюзивных взаимоотношениях, в которых они не могут распознать, что в отношении них партнёр применяет психологическое насилие или манипулирует ими. Психологическое насилие вообще очень слабо отрефлексировано.

Так же значим и раздел о сексуальном насилии в рамках домашнего насилия – очень небольшое число людей осознают, что внутри партнёрских отношений или в браке в принципе может происходить сексуальное насилие.

Очень небольшое число людей осознают, что внутри партнёрских отношений или в браке в принципе может происходить сексуальное насилие

У некоторых моих клиентов и клиенток иногда даже не возникает и мысли о том, что случаи, когда кто-то не хочет секса с партнёром, а он все равно происходит, ненормальны. Когнитивная ошибка в том, чтобы думать, что широкой аудитории понятны все эти форматы насилия и понятная сама идея согласия на секс в отношениях.

На данный момент мы находимся на таком этапе, что и такие понятия, как репродуктивное насилие или экономическое насилие, которые вроде бы интуитивно легко объяснить, необходимо проговаривать и определять. В нашей книге есть моя глава, которая посвящена этому невидимому насилию – если расширять основную мысль этой главы, то мы пока ещё очень мало знаем про домашнее насилие, ведь внутри него есть очень много узких специфик.

Однако я противница того, чтобы создавать какой-то сырой специальный словарь до того, когда эта тематика по-настоящему отрефлексирована. Это вообще, может быть, проблема активисткого сообщества, когда начинает вбрасываться много новых слов, которые совсем не отрефлексированы и используются непонятно в каких контекстах. Язык, на котором можно говорить о партнёрских взамиомотнотшениях и домашнем насилии внутри них, ещё долгое время будет устанавлитваться. Так что книга задаёт множество вопросов и мне самой.

– Что бы вы сказали сторонникам и сторонницам Amnesty International, которые будут читать это интервью?

– Я бы хотела сказать, что у нас у всех очень большое будущее в том случае, если мы действительно будем мыслить через солидарность и поддерживать друг друга в очень разных вопросах и тренировать в себе какую-то психологическую гибкость и открытость по отношению к друг другу и всему новому.

Я руковожу движением «Психологи за права человека», и у нас негласный девиз – быть на правильной стороне истории. Мне кажется, что и наше движение, и ваше движение, Amnesty International, мы все находимся в ценностном смысле на правильной стороне истории.

Мне кажется, что и наше движение, и ваше движение, Amnesty International, мы все находимся в ценностном смысле на правильной стороне истории

Хочется чтобы наши движения шли в одном направлении и поддерживали друг друга. Когда мы стоим в одиночном пикете, а перед нами – сотрудники полиции, хочется, чтобы мы ощущали за собой поддержку огромного числа людей, кто-то из которых сидит сейчас дома, а кто-то – сидит в тюрьме. Психологи из нашего движения писали письма и в поддержку политзаключённых, и в поддержку фигурантов «Московского дела», и против домашнего насилия.

Правозащитное движение – это огромный профсоюз, готовый вступаться за каждого. С каждым годом в правозащитное движение включается всё больше людей, хотя многие из них даже не понимают, что политизируются только из-за того, что становятся всё более неравнодушными. Солидарность – наш общий путь к свободе.

Беседовал Александр Артемьев.